Человек, родившийся с геном тихого морального урода, непременно станет либо городским велосипедистом, либо газетным фельетонистом. Мне в жизни повезло: я передвигаюсь пешком, на автомобиле и в метро. Еще больше от этого выиграли окружающие. Оглядываясь на профессиональные деяния, недобрым словом поминаю классиков: «Черт меня дернул с умом и талантом родиться в России» и «О, если б знать, что так бывает, когда пускался на дебют». Но что случилось, то произошло. Расскажу, как я не стал городским велосипедистом.
,
,
Казалось, ничто не предвещало беды. Ладно, ум и талант — так, ерунда, семечки, чипсы с привкусом бекона, но ведь за спиной у меня были факультет международной журналистики МГИМО, знание двух иностранных языков, курсы ООН, служба в качестве международного чиновника в отделении ООН в Женеве. А когда беда была близка, я служил ответственным выпускающим самого громкоговорящего советского рупора — информационного агентства ТАСС. Работать рупором было безмерно скучно, и я для услады и из самомнения пописывал всякие эссе и памфлеты в разнообразные издания той поры — от «Смены» до «Сельской жизни». А потом сел и сочинил фельетон для «Крокодила». Было это в феврале 1983 года.
…А через пару дней после отправки через тассовскую экспедицию означенного пасквиля мне на работу позвонил тогдашний редактор международного отдела журнала Марк Эзрович Виленский:
— Леонид Леонидович, а вам известно, что вы прирожденный фельетонист?
Мне это было абсолютно неизвестно и не то чтобы даже приятно. По рассказам близких я знал, что родился недоношенным, но не настолько же. С другой стороны, диагноз мне вынес сам автор нашумевшей книги «Как написать фельетон». Которую я, кстати, до сих пор так и не прочел, поскольку нигде не могу найти.
Впоследствии Марк Виленский заказал мне еще несколько фельетонов, эссе и просто бранных слов в адрес мирового империализма, а зимой 1986 года позвонил и сказал примерно так:
— Леня, я ухожу на пенсию. Кроме вас, никого на своей должности не вижу. С главным редактором все согласовано. Спасайте советский международный фельетон! Ну, Леня?
— Можно неделю подумать?
— Да чего тут думать?! Но неделю — можно.
За эту неделю я посоветовался со всеми, с кем только можно. И родные, и коллеги больше все мычали, крякали, лаяли и занимались иным звукоподражательством. Я позвонил Виленскому, что, дескать, согласен.
А он мне:
— Понимаешь, старик, я всю эту неделю советовался с женой, и она меня убедила, что я старый мудак и на пенсию уходить не должен. Не возражаешь, если мы все отыграем обратно?
Я не возражал. Возражал главный редактор «Крокодила» Алексей Степанович Пьянов, сказавший Марку что-то чеканно-лапидарное, вроде «рыбка плывет — назад не отдает», тем более что «рокировочка» уже была утверждена на Старой площади.
КРОКОДИЛ ТУХНЕТ С ГОЛОВЫ
Почему-то так исторически сложилось, что журналом «Крокодил» никогда не правили москвичи. Впрочем, нашим государством они тоже почти никогда не правили — от Рюрика до Вовика. Мануил Семенов был не то калмык, не то черемис, Евгения Дубровина корреспонденты ласково звали «наш воронежский тюфяк», а А. С. Пьянов в редкие минуты душевной расслабухи сам себя именовал «тверским козлом». На самом-то деле он был козлом приморским, из Владивостока, что ли, учился почему-то в Ташкенте (олицетворяя собой героя советской патриотической песни, который «работал на Буге, рыбачил на Волге, в Ростове солдатом служил»). В Твери же (тогда — Калинине) обнаружился на должности инструктора агитпропа, работая в связке с будущим большим поэтом Дементьевым. Там-то их обоих и обнаружил крестный отец Мересьева, писатель Полевой. Они так обильно привечали писателя на его малой родине, что вскоре между ними тремя образовалась такая нешуточная полевая связь, что писатель перетащил обоих в Москву, в журнал «Юность», который он тогда возглавлял. Ну а потом «Юность» обрел Дементьев, а Пьянов оседлал «Крокодила».
,
,
Можете мне не верить, но я всегда относился к тезке Пушкина по инициалам позитивно. Он прекрасный поэт-пародист. И мне лично «подлянку» подбросил лишь единожды. А дело было так: я долго стоял перед его столом на коленях, умоляя опубликовать отрывок из вышедшей в США книги Василия Аксенова про «грустного бэби» с весьма хлесткой характеристикой советской власти («А потом, мол, дадим отклики читателей…»). На словах договорились: отклики будем давать самые интересные — и за, и против, фифти-фифти… Почта после публикации отрывка была колоссальная (разгар перестройки и гласности), большинство читателей поддержали Аксенова… Результат: А. С. отобрал одно письмо, причем самое злобное и глупое, в поддержку, а еще 39 — с гневным осуждением «отщепенца». Аксенов потом эту акцию «Крокодила» назвал провокацией КГБ. Я лично еще и сильнее бы сказал. Но КГБ там рядом не валялся. Это просто Алексей Степанович перед партией каялся. Ведь как-то раз в сердцах он молвил нам, профанам: «Если партия назначила меня на этот высокий пост…» Все-таки какое-то подобие принципов.
,
,
Вот кто явно не был изможден их присутствием, так это первый его зам Володя С., которого фельетонист А. Моралевич называл «гудаутским хулиганом». Володя действительно происходил из солнечной Абхазии, и в устной речи его, не сказать чтобы
рафинированной, то и дело проскальзывали специфические интонации и акцентировки. Вова никогда не ссылался, например, как любой интеллигентный русский человек, на якобы имевшее место прелюбодеяние с матерью собеседника. Не отрицая, что в прошлом он чьими-то близкими родственниками в качестве объектов похоти он и впрямь не погнушался, тут же обещал в ближайшем будущем вновь сделать с ними то же самое — и вот на этом самом месте… В общем, прирожденный редактор литературного отдела, каковым он и являлся, когда я пришел в «Крокодил».
,
,
И в этой своей инкарнации он смотрелся великолепно. Сидел под веерной пальмой за девственно чистым столом, сцепив на животе пальцы, как юкагирский талисман. Расцеплял же он их только для того, чтобы позвонить по телефону либо звонок
принять. В этом и состоял главный смысл его деятельности. Володя был, как тогда говорили, нужник, то есть нужный человек. В те годы тотального дефицита он мог достать буквально что угодно, и мы лишь попервоначалу испытывали некий культурный шок, когда П. и С. являлись в редакцию то в одинаковых ботинках, то в одинаковых штанах. Понятное дело, главному редактору ничего не оставалось, как назначить Володю своим первым замом. Сменить дислокацию, натурально, пришлось и пальме-путешественнице.
И в новой своей ипостаси Владимир Иванович не только не утратил, но, напротив, отточил свою уникальную способность к емким и четким формулировкам. Так, миниатюру Шендеровича «В деревне Гадюкино дожди» он отправил в корзину под предлогом того, что «60 процентов советских людей живут в деревне»!
ВИТАЛЬЕВ-НЕ-ВИТАЛЬЕВ И МОРАЛЕВИЧ, ВЕЛИКИЙ И УЖАСНЫЙ
Гвардией «Крокодила» в те годы были фельетонисты, специальные корреспонденты журнала. Во второй половине 80-х одним из лучших наших спецкоров был Виталий Витальев, блондинистый и голубоглазый коротыш с острейшим нюхом на «жареные» факты (дефиниция принадлежит отцу перестройки и гласности М. С. Горбачеву). Виталик одним из первых в СССР написал о валютных проститутках, магазинах «Березка» (читатели среднего и старшего возраста должны их помнить) и пр. Мы с ним довольно близко сошлись на почве англофилии, антисоветизма и в смысле выпить (он все приговаривал: «Еврей-пьяница хуже русского стахановца»). И вот однажды, тяпнув по-хорошему, он решил открыть мне страшную тайну.
— А ты знаешь, что я не Витальев? — спросил Витальев.
— А кто же ты, сволочь? — ласково поинтересовался я.
— Я Гольдман! Гольдман! — крикнул Виталик и дважды подскочил, как литой резиновый мячик.
— Ну и хрен с тобой, — милостиво распорядился я.
,
,
…А потом Виталик уехал — сначала в Англию, потом в Австралию. Я давно не имею от него известий. Надеюсь, он обрел свое тихое еврейское счастье в кругу коал и кенгуру.
,
,
Но величайшим фельетонистом второй половины ХХ века назову все же Александра Юрьевича Моралевича. Он писал как говорил, а говорил как писал — свободно, раскованно и ни на кого не похоже, из-за чего нередко вступал в конфликт с начальством.
Одному члену редколлегии, осмелившемуся выступить с критикой его очередного произведения, Саша ответил примерно так:
— А у вас отсутствует внутричерепное давление. Как вы можете судить о моих фельетонах?
Как-то другой его фельетон долго мурыжили в редакции — гоняли от главного к первому заму, от первого — ко второму, от того — к ответственному секретарю, потом обратно к главному и т. п.
Под Новый год в редакцию поступила телеграмма (доставили ее мне как тогдашнему партайгеноссе журнала). «Мой фельетон «Шприц, наган и злой чечен» состоит из букв А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З… (и далее до конца алфавита. — Л. Ф.). Заместителю главного редактора Ходанову и ответственному секретарю Победоносцеву прошу объяснить это дважды. Первому заму Свиридову — объяснять до полного усвоения. Пьянову не объяснять — он член Союза писателей. Неужели с Новым годом? Неужели товарищи? А. Моралевич».
…Вообще, веселое было время. Теперь в это трудно поверить, но тогда, чтобы «пробить» первую публикацию Вити Шендеровича, мне пришлось поместить его афоризмы в рубрику зарубежного юмора («Улыбки разных широт») под видом Вика Шендера, прогрессивного американского сатирика
,
