Роман Анин: «Расследование — это такой хирургический жанр»

С Романом Аниным, в недавнем прошлом редактором отдела расследований «Новой газеты», я говорила по телефону, когда в Америке, где сейчас Роман учится в Стэнфордском университете, было 14 часов, а в Москве, соответственно, 22 часа.

— С чего начинается журналистское расследование?

— Если говорить о критериях, то, во-первых, это всегда нарушения со стороны власть имущих, а во-вторых, масштаб темы.

 Какое-то время назад я написал материал про телохранителей Путина, как они разбогатели, получив землю на Рублевке. В общем-то, эта история началась с того, что я увидел, что такое-то количество людей, семь человек, все в прошлом телохранители Путина, сегодня занимают высокие посты в государстве, в том числе стали губернаторами в регионах, и им принадлежат элитные земельные участки.

 Мне стало интересно, как у людей, которые всю жизнь проработали на госслужбе, даже охраняя президента, есть деньги на покупку очень дорогой недвижимости. Если бы я больше ничего не нашел в этой истории, то ограничился бы только этим. Но в ходе изучения документов история-минимум переросла в историю-максимум. Это произошло, когда я задался вопросами: покупали ли они недвижимость по рыночной стоимости, или эти элитные участки им подарили? Когда я выяснил, что они покупали землю, но не по рыночной стоимости, мне стало интересно: а откуда взялась эта земля? В ходе расследования я выяснил, что эту землю отобрали у фермеров и колхозов.

Безусловно, не каждую историю можно расширить. Порой приходится довольствоваться минимумом, потому что чем больше ты напишешь этих историй, тем чаще к тебе будут приходить большие истории.

— Как получилось, что вы стали заниматься расследованиями? С детства мечтали или вас кто-то этим заразил?

— Во время учебы на журфаке я пришел в «Новую газету» на практику в отдел спорта и первые два года работал спортивным журналистом. Но в силу того, что «Новая газета» является самым главным «расследовательским» СМИ в стране, в отделе спорта подход был тоже «расследовательский»: нам неинтересно, кто и когда забил или пропустил мяч, нам интересны проблемы, например, почему спорт не развивается, почему происходят там коррупционные скандалы?

Мне этот подход сразу очень понравился, да и вокруг меня были сплошные расследователи. Нас часто критикуют за то, что мы пишем только о плохом. Но мы и не должны писать о хорошем, так как это задача людей, работающих в гламурных журналах, да простят они меня. Задача журналиста — носом рыть землю и разгребать дерьмо, которое производит государство. Я так вижу свою профессию.

— Что-то происходит с журналистом в личностном плане, когда он начинает заниматься расследованиями, учитывая то, что расследователь постоянно сталкивается с какими-то нарушениями?

— У нас происходит серьезная личностная деформация, особенно у тех, кто пишет про спецслужбы. Во-первых, мы становимся циничными, а во-вторых, мы перенимаем лексику людей, с которыми общаемся. Это, кстати, свойственно не только журналистам-расследователям. Часто журналисту, чтобы вызвать доверие, приходится  мимикрировать под своих героев. Это известный психологический прием «зазеркалье». Когда вы, разговаривая с героем, пытаетесь повторять его манеру общения. Если вы хотите расположить к себе человека, это происходит всегда подсознательно. Если ваш собеседник говорит тихо, то вы вряд ли будете, если захотите с ним наладить диалог, говорить громко.  Вы понизите свой голос до его уровня децибел, чтобы у вас получилась дискуссия.

Мы перенимаем лексику криминальных авторитетов и спецслужб, потому что мы с ними проводим какое-то количество времени. Профессия на самом деле психологически выматывающая, и поэтому многим журналистам приходится несладко.

— Вы, наверное, смотрели фильм Стивена Спилберга «Секретное досье» об американских журналистах. Редактор газеты Washington Post Бен Брэдли прилагает максимум усилий, чтобы его подчиненные раздобыли секретные документы Пентагона, свидетельствующие о бесперспективности вьетнамской войны, на которой погибло огромное количество американских солдат. Журналисты там производят впечатление смелых и отвязных ребят. Бен Брэдли вообще не церемонится, кладет ноги на стол во время планерок в редакции. Насколько этот фильм правдиво рассказывает об американских журналистах?

— Вы имеете в виду, кладут ли они, как в фильме, ноги на стол? Ну, допустим, кладут. Но это не столь важно. Они, конечно, намного свободнее наших журналистов.

В России в целом свобода декларируется только на словах. Посмотрите, у нас свободных медиа — как пальцев на одной руке. Независимые СМИ или закрыты, или выдавлены, или перешли под контроль государства. Если говорить про ряд европейских стран, то там все иначе, а в Америке вообще не понимают, что такое подконтрольные государству медиа, потому что их в природе там не существует.

— Вы участвовали в глобальном расследовании панамских офшоров. Это новый опыт коллективной работы журналистов разных стран?

— Этот опыт совсем не новый, потому что сама идея сотрудничества журналистов родилась еще в 70-е годы прошлого века в Америке. Классический пример, когда после убийства одного журналиста его коллеги из 25 американских изданий приехали в город, где произошло убийство, и в течение нескольких месяцев работали, совместно расследуя те дела, которые не успел завершить покойный. Их работа оказалась успешной, став отправной точкой в журналистских расследованиях. Смысл этой истории в том, что убивать журналистов бессмысленно: если вы убьете одного журналиста, то его коллеги продолжат его работу и напишут в десять раз больше историй, чем он, если бы был жив. Посыл, конечно, прекрасный, но на практике не работает, потому что журналистов как убивали, так и убивают. Но сотрудничество зародилось.

— Почему история с панамскими документами оказалась настолько успешной?

— Прежде всего, успех в качестве данных. Здесь надо не забывать, что журналистика — это не про количество вовлеченных в проект людей, а про качество самих данных. Таких проектов было много.

Панамское досье было успешным, потому что там были очень крутые истории зарыты в документах, а это номер один среди слагаемых успеха. Все остальное уже второстепенно. В расследовании участвовали 450 человек, которые подчинялись жестким правилам. А именно: мы не конкуренты, мы коллеги, и это не потому, что мы такие хорошие и добрые. Это на самом деле очень рациональный выбор.

Когда вы складываете ваши находки вместе, ваша история получается лучше и эффект от истории сильнее. Если про одну историю напишут и в Лондоне, и в Москве, и в Токио, ее тяжелее будет не заметить. Это первое правило, которое мы помним и которому следуем.

 Второе правило: если ты нарушаешь первое правило, ты нарушаешь правила пула, в который никогда больше не войдешь. У нас были примеры, когда журналисты хотели выиграть немножко этого хайпа и публиковали свои истории на минуту, на десять минут или на несколько часов раньше запланированного дедлайна в надежде, что все клики достанутся им. К сожалению, так устроена наша профессия, что очень многое ориентировано именно на клики. Те журналисты, которые на кликах зарабатывали, из пула отчислялись, и больше в иных проектах они участвовать не будут.

Все эти транснациональные расследования на самом деле — это игра на долгосрочную перспективу. Я в них участвовал с 2009 года, и я вам должен сказать, что с самого начала никакого особого эффекта от совместной работы не было, был сплошной геморрой, потому что приходилось помогать коллегам из других стран, а это всегда занимает много времени. В транснациональном расследовании ты инвестируешь очень много сил не только в свой текст, но и в текст коллег, так как все просят чем-то помочь. Например, обратился коллега из Германии, и ты должен потратить время и помочь ему. Но в равной степени, если тебе нужна будет помощь, тебе тоже помогут.

— В ходе расследования вы свое мнение высказываете?

— В расследовании мнения никакого быть не может.

— Но, например, Анна Политковская в своих расследованиях много и часто высказывала свои суждения.

— Анна Степановна была не только журналистом, но и правозащитником. На мой взгляд, при всем уважении к ней, — а я не знаю более смелого журналиста и более смелой женщины, — это разные виды деятельности. Неправильно быть и правозащитником, и журналистом одновременно, и здесь нужно выбирать: либо ты защищаешь людей, это замечательная профессия, либо ты пишешь для людей, это тоже замечательная профессия.

Когда ко мне приходят люди со своими историями, болями и так далее, я им говорю, что не буду их защищать. Люди ошибочно полагают, что журналист будет ходить в суды, писать жалобы, будет биться за них. Я этого делать не буду, потому что это не моя работа. Единственный способ, который я могу предложить людям, это написать объективную историю. Это я делаю и буду делать, но мнения никакого в тексте я высказывать не буду.

Хотя, я вам должен сказать честно, у меня эта позиция в какой-то степени меняется. Это не значит, что в тексте я стал разрешать себе писать, что тот человек плохой, а этот хороший. Но сегодня я могу сказать, что думаю и что чувствую, когда разговариваю с тем или иным человеком. Это происходит потому, что все мы люди, а некоторые истории вызывают у нас эмпатию.

Кроме того, текст — это такая странная штука… Он живет своей какой-то жизнью, он может тебя заводить в разные места и вести в самые разные направления. Расследование — это такой хирургический жанр. А журналист-расследователь — как хирург со скальпелем, который разрезает и дальше говорит: «Вот печенка, вот селезенка, а вот желудок, и он больной» — без всяких оценок.

— Как вы выстраиваете отношения с инсайдерами и как вы относитесь к «сливам»?

— Я не вижу ничего плохого в том, что журналист работал со «слитой» источником информацией. Панамские документы, исходя из этой логики, это тоже «слив» некого инсайдера. Я работаю с любой информацией, полученной от источника, если она важна для общества и если она соответствует действительности. Все остальные мотивы этого источника мне безразличны.

У инсайдера могут быть корыстные мотивы. Он, например, передавая информацию мне, на самом деле борется за какой-нибудь пост или хочет насолить какому-то человеку, там много чего может быть. Меня интересуют только два пункта: правда ли это и важно ли это для общества? Мне плевать на его личные мотивы, потому что сегодня пришел этот источник, а завтра придет другой, который будет «сливать» на первого.

Исповедуя этот принцип, я всегда имею право сказать: послушай, в силу того, что у меня хирургический подход, я точно так же могу написать и о тебе, если в следующий раз у меня будет соответствующая информация.

Мы, конечно, обязаны сохранять анонимность источников. Это правило, которым многие пренебрегают, а для меня оно является одним из самых приоритетных, поэтому многие авторитетные источники из разных сфер и пресс-служб мне доверяют. Я использую все способы информационной защиты источников: шифрование, общение по зашифрованным каналам связи, и делаю это для того, чтобы источник чувствовал, что он в безопасности, и доверял мне как журналисту. Источники очень важны, они помогают нам секретными документами, к которым у них есть доступ. Но, несмотря на важность любой инсайдерской информации, 70 % историй должно исходить не от источников. Это должны быть самостоятельные находки самих журналистов.

— Почему?

— Если все ваши истории зависят только от источников, то тогда очень легко подвергнуться манипулированию. Среди источников есть очень умные и влиятельные люди, обладающие очень ценной информацией, которые начинают манипулировать журналистом, то есть «скармливают» ему только ту информацию, которая им выгодна, и при этом замалчивают другую ее часть. Поэтому я всегда говорю: примерно 70% историй — это истории, найденные журналистами самостоятельно. Если вы следуете этому правилу, то тогда вами невозможно манипулировать. Или, по крайней мере, шанс вами манипулировать гораздо меньше. И во-вторых, вы всегда можете комбинировать подходы.

— Алексей Навальный делает то же, что и вы?

— В плане методов работы это очень похоже. Конечно, это делает не один Навальный, а группа расследователей, которые этим занимаются. Я с ними знаком, это замечательные ребята, которые используют те же методы работы, что и журналисты-расследователи: поиск по реестрам самых разных стран и т.д. Инструментарий тот же самый, но цель у них иная. Если цель журналиста — только информировать, то цель Навального и ФБК — информировать и работать на политическую карьеру Алексея Навального. И ничего плохого в этом не вижу, так как политики по-разному борются за свою узнаваемость, Навальный выбрал путь борьбы с коррупцией, что я в целом поддерживаю, потому что чем больше говорят о коррупции, тем больше случаев ее разоблачения.

— Все ли средства хороши для достижения цели? На что вы никогда не пойдете?

— Если источник попросил об анонимности, кто бы он ни был, преступник или полицейский, я буду свято соблюдать это требование. Ко мне порой приходят люди с историями про известных людей, в том числе чиновников, которые геи или которые изменяют своим супругам. Но я за них никогда не берусь, потому что я никогда не лезу в личную или семейную жизнь человека, но до тех пор, пока семейные дела не становятся частью бизнеса.

Например, если человек на жену оформляет компанию, извини, ты сам вовлек свою жену в свой бизнес и поэтому не обижайся, если я про твою жену напишу, или про дочь, или про сына.

Если человек выпил и с кем-то подрался, я об этом тоже писать не буду, потому что в России так устроена жизнь, что 99 % российских мужчин так или иначе попадали в ситуации, когда кто-то где-то выпил и попал в мелкую драку. Я про эту историю писать не буду до тех пор, пока этот чиновник не начнет использовать свою власть, чтобы замять дело. И тогда это история про несправедливость и про то, что в Америке называется abuse of power, а в России — злоупотребление властью.

— Слушая вас, понимаешь, что сегодня в России расследовательской журналистики очень мало, а в регионах вообще нет.

— Худшее, что сделала нынешняя российская власть, — она убила региональную журналистику. Америка, наоборот, сильна региональной прессой. Все газеты, которые мы знаем, — The Washington Post, The New York Times — крупнейшие федеральные и даже международные издания, которые начинались как региональные газеты.

У нас в России какая-то журналистика еще теплится в Москве, хотел сказать, что в Санкт-Петербурге, но там она тоже заканчивается. Вообще-то осталась только в Москве, но и там тоже такие догорающие огоньки. В регионах есть отдельные издания, но мы знаем, что власть на местах делает с ними. И это, конечно, ужасно, потому что региональная журналистика, на мой взгляд, важнее федеральной, потому что она ближе к людям. Она должна на местах контролировать мелких князьков, когда они зарываются, а жизнь превращается в сплошной «Левиафан».

— Получается, что, кроме «Новой газеты» и, может быть, «Дождя», реальными расследованиями никто в России не занимается. Хотя по федеральным каналам постоянно идут фильмы-расследования, в которых показано, как правоохранительные органы успешно борются с различными нарушениями закона. Отсюда вопрос: расследование может быть инициировано государством?

— Расследование по заказу кого угодно — государства, Пети, Васи, Маши — делать нельзя.

— Но люди, которые смотрят ТВ, все эти фильмы воспринимают как реальные расследования.

— Да, к сожалению. С одной стороны, можно говорить, что люди сами виноваты и, если захотят, смогут найти альтернативные источники информации. Но, с другой стороны, я не вижу в этом большой вины людей, потому что, когда вас на протяжении десятилетий долбят с экрана Киселев с Соловьевым, у вас на физиологическом уровне отключается способность к рациональному мышлению. Вы перестаете соображать, вы перестаете искать альтернативные источники информации. Если бы я каждый день смотрел наш телевизор, то со мной было бы, наверное, то же самое.

— Для кого вы пишете? Если для общества, то люди в своей массе смотрят развлекательные программы на ТВ и ничего другого знать не хотят. Если для власти, то власть глуха.

— Я пишу для себя, так как я свою профессию просто люблю.

— А кроме себя?

— Для читателей. Их может быть сколько угодно, сотни и тысячи, а может быть, миллион.

— А власть? Вы как-то внутренне к ней обращаетесь в своих текстах?

— Плевать я хотел на власть. Пишу для людей, чтобы люди знали о том, что происходит. Моя задача — информировать. Почему-то в профессии нашей это назначение сегодня забыто. С одной стороны, это обязывает, потому что информировать — значит писать честно. Но, с другой стороны, у нас почему-то преувеличили роль журналистики и возвели ее до небес. А у нас на самом деле очень простая задача — информировать. Собственно, этим я и занимаюсь, рассказывая людям о том, что происходит на самом деле в той или иной сфере жизни.