«Чтобы бегать, надо бегать»: интервью с Евой Меркачевой

Обозреватель «МК» Ева Меркачева — о защите прав человека, журналистике в период турбулентности, Гималаях и границах возможного.

— Вышла ваша новая книга «Громкие дела. Как все было на самом деле». Главы из нее публиковались на страницах «МК» и вызвали большой интерес читателей. Как возник замысел?

— Это совместный проект «МК» и судебного департамента Верховного суда. Со всей страны мы собирали материалы самых громких дел, фигурантами которых были как известные личности (в криминальном мире и не только), так и обычные люди. Отдельная глава посвящена легендарной персоне, вошедшей в историю как «Сонька-золотая ручка». Ее дело — единственное дореволюционное, все остальные сюжеты относятся уже к советскому времени.

Целый раздел посвящен женщинам. О некоторых из них написаны художественные книги, сняты фильмы и даже сериалы. Но в основном — это работа воображения авторов, мифология. А есть документы, материалы суда, на которые опиралась я — протоколы осмотра места происшествий, допросы свидетелей и самих подсудимых. Мы видим реальность, которую не в силах превзойти самое богатое творческое воображение.

Моя задача в том и состояла — изучить материалы уголовных дел, постараться найти в судах информацию об очевидцах. Удалось найти несколько судей, которые, несмотря на преклонный возраст, поделились воспоминаниями. Есть раздел, который посвящен загадочным сюжетам, которые долгое время были окружены ореолом таинственности.

— Например?

— Например, памятник на кладбище в Санкт-Петербурге, который долго волновал художников, архитекторов, градостроителей и тоже оброс легендами.

Некоторые персонажи, как, например, легендарный Япончик (Вячеслав Иваньков, 1940-2009 — прим. ЖУРНАЛИСТ), имеют уже свою отдельную жизнь в информационном пространстве. Сегодня редкий криминальщик, размышляя об ОПГ, упустит случай его вспомнить — мол, во времена Япончика криминальные авторитеты были не чета нынешним. Из фильма в фильм повторяются одни и те же эпизоды. А за что он получил первый срок? И почему его не отбыл полностью? Где сидел?

И тут уголовное дело открывает новые повороты сюжета. Мне повезло, нашла оперативника, который задерживал его, стрелял в него и даже подбирал Япончику тюрьму. Так вот, я ему показывала материалы уголовного дела, и он мне буквально расшифровывал многие страницы. Это ведь одно, когда ты сам читаешь материалы, а совершенно другое — когда с тобой читает эксперт, который помнит многие детали, которые не вошли в протокол.

Однако, повторю, основа книги — именно уголовные дела. Такая же история и с Тонькой-пулеметчицей (Антонина Макарова — прим. ЖУРНАЛИСТ). Трагическая, страшная. Эта женщина вернулась с войны и выдавала себя за участницу боевых действий Советской Армии, получала награды и почести. А потом в ней опознали палача, Тоньку-пулеметчицу, которая расстреляла тысячи человек во время оккупации. За пайку от немцев. О ней ходило очень много слухов. Она была одной из трех женщин, к которым применили смертную казнь уже тогда, когда женщин не присуждали к расстрелу.

Вторая была Белла Бородкина, «хозяйка Геленджика», которая накрывала столы самому Леониду Брежневу. Уникальный случай — женщину расстреляли за экономические преступления. Это была борьба кланов. Я думаю, с ней расправились, чтобы она не сдала тех людей, которые ей покровительствовали. История эта на самом деле политическая, ведь взятки возили в Москву. Весь курортный Геленджик, вся система жизнеобеспечения и обслуживания города, были насквозь пропитаны коррупцией, отдыхающих обманывали, обвешивали на каждом шагу…

—Как к их казни отнеслись в то время?

—Тонька—пулеметчица не вызывала сочувствия ни у кого, в отличии от Беллы Бородкиной. Но моя задача была не вызвать эмоции, мне важно было понять, как это все происходило, как человек пришел к тому, что совершил. Мысль написать о Тоньке-пулеметчице возникла, когда я прочитала рассказ, который мне принесли в альманах «Литературный перекресток» (я была главным редактором номера). Заинтересовалась: правда все это или нет? Оказалось, в основном — результат творческой фантазии. Но я уже погрузилась в тему. Мне важно было разобраться, что случилось в ее жизни, что ее так искалечило, как пришла к таким страшным поступкам. Что она говорила в свое оправдание и говорила ли вообще. Как она вела себя на суде. В момент исполнения приговора. Как реагировали люди, в том числе жители того поселка, где она расстреливала….

Это история нашей страны, нашего общества. Испытываешь особенное чувство, когда берешь в руки листы уголовных дел, иногда пожелтевшие, хрупкие, многие еще не оцифрованы, особенно в регионах, и приговоры написаны от руки, в том числе и смертные. Корявым почерком, нестойким, разным. Или схема убийства. Я никогда не думала, что можно тремя штришками нарисовать схему убийства. Сегодня у нас столько требований, нормативов, число снимков и т д. А тогда вот так, просто.

— Самая страшная история?

— Про последнего советского маньяка Головкина, по кличке Фишер, это был последний человек, которого расстреляли. Совершенно ужасная история, он совращал и извращенно насиловал мальчиков.

— Вам не говорили, что, может быть, не надо о нем писать вообще? Не травмировать аудиторию?

 — Было об этом много разговоров. Но, во-первых, надо знать о том, кого последним расстреляли. Мне также казалось, что если прочитают родители (пусть не целиком, это действительно страшно), то, может, будут внимательнее к детям, тщательнее за ними следить и рассказывать о том, как избежать опасности. Потому что это явление, присутствие в нашей жизни педофилов и маньяков, оно было и в царские времена, и в советские, оно никуда не исчезает и сейчас. Как будто преследует человечество. Кстати, скоро надеюсь написать про супружескую пару, вместе издевались над людьми и убивали.

Это исследование человеческих пороков и общества в тот или иной период. Реакция на пороки, на преступление и само расследование. И суд, и то, как люди приходили или не приходило на процесс — это и создает представление об обществе, каким оно было в тот или иной момент.

— Если сравнить советское время и сегодня, как изменилось отношение к преступлению, к преступнику, к следователю? Массовая культура практически каждый день представляет какие-то сюжеты из криминального мира. А в жизни что?

— У меня есть глава про судей. Про то, как их люди уважали, приходили часто просто посоветоваться. Судья был авторитетом! Я пишу про одного судью, он был без рук и без ног, но выучился, получил юридическое образование, и в городке, где он жил и работал, каждый мог прийти к нему домой и спросить, как быть. Такой народный судья. Кстати, он активно продвигал идею товарищеских судов, ему казалось, не обязательно сразу начинать уголовный процесс, книгу об этом написал. Его доступность, открытость людям меня поразили. Сейчас я не знаю ни одного действующего судьи, которому можно просто позвонить. Они все закрыты, запакованы, недоступны для журналистов, для всех.

Раньше суды были намного динамичнее. Если сейчас процесс иногда тянется годами, то раньше дело рассматривали за день, за два. Самые сложные дела — за неделю. Процессы были в основном открытые, залы были полны, люди приходили, их интересовали дела. Как будто фильм познавательный смотрели. Конечно, наши суды делают много важного. Правосудие у нас в принципе реально доступно, нигде за символическую плату нельзя открыть дело. Написать — и вашу жалобу рассмотрят.

— Сколько, кстати, это стоит?

— В зависимости от иска — от ста рублей. Конечно, суды перегружены. И нужно что-то усовершенствовать. Но напоминаю, у нас столько технических средств, доказательная база несопоставима с советской, наверное, можно годами не тянуть рассмотрение дел.

— Ваша предыдущая книга, «Град обреченных», — о пожизненно осужденных, ее многие сравнивают с «Записками из мертвого дома», называют одним из наиболее веских аргументов против возвращения смертной казни. Удивительная книга. Не только потому, что вы единственный журналист, побывавший во всех российских колониях для таких заключенных. Она содержит колоссальный гуманистический заряд и напоминает о том, что уже забыли, кажется: журналистика учит нас быть лучше.

— Недавно узнала, что когда набивают мою фамилию в интернете, первое, что выскакивает, — «Град обреченных». Мне продолжают писать пожизненно заключенные, практически каждый день получаю письма. Не все они имеют смысл, скажу честно, иногда они пытаются что-то спросить, или даже выспросить, бывает и такое. В любом случае, я на связи с этими людьми. Пишут те, кто занимается криминологией, много студентов юрфаков. По моей книге — для меня это было открытием — изучают современную ситуацию, это для исследователей и преподавателей важный фактический материал. Одной из моих задач была показать обществу, что возврат к смертной казни недопустим ни в коей мере. Даже если мы говорим о тех, кто совершил особо тяжкие преступления.

— Может ли журналист сделать общество гуманнее?

— Может. И должен. Мне кажется, это его главная обязанность. Настоящий журналист должен призывать людей оставаться людьми в первую очередь. Рамки, профессиональные стандарты, — они об этом.

В этом плане журналист — как священник, как учитель. Настоящий журналист вообще, по-моему, — он как Данко, он верит в людей и ведет за собой. Быть журналистом и не верить в людей, мне кажется, это бессмысленное занятие, противоестественное. Если этого нет, лучше заняться чем-то другим. Бизнесом или чем-то еще.

— Многие коллеги сегодня испытывают фрустрацию, находятся в депрессии, не верят ни в людей, ни в светлое будущее. Что им можно подсказать? В чем черпать силы? Вы много лет работаете с очень тяжелым материалом, видите столько горя, видите, что справедливость далеко не всегда торжествует…

— Я стараюсь посмотреть на все происходящее, как бы поднявшийся над всем и пытаясь угадать высший замысел. И вопрос, которые я задаю, не «почему» или «за что?», а «для чего?». Чего хочет от нас Бог, когда посылает войны, страдания? Может быть, научить нас всех чему-то, раскрыть в нас сострадание, милосердие, доброту.

Людям верующим, мне кажется, должно быть проще. А ведь многие из тех, кто сегодня в депрессии, считают себя верующими. Но, как говорится, — если вы не видите бога во всем, значит, вы не видите бога нигде. Недавно в Гималаях я услышала, индийские отшельники говорили о том же.

— А в злодеяниях и преступлениях?

— Значит, Бог допустил, чтобы они были. Может быть, чтобы пробудить в нас человеческое. Я не раз наблюдала, как люди реагировали на трагические события — многие только тогда вспоминали, что есть непреходящие ценности, есть любовь, близкие, а не только деньги или успех. До этого жили как будто биороботы, неуемные потребители… Может быть, именно для этого им были даны страдания.

— Как быть журналисту, который писал, скажем, о правах человека, о коррупции, а сейчас возникли новые ограничения. Менять тематику? Платформу? Писать «в стол»?

— Всегда надо делать то, что тебе ближе. И надо, мне кажется, продолжать писать в любых условиях. Во—первых, мы часто сами цензурируем себя больше, чем какие-то внешние силы. Всегда есть возможность сказать то, что ты хочешь, самыми разными способами. Журналистская хитрость, профессионализм всегда помогают.

— Вы 9 лет были в составе московского ОНК, продолжаете работать в Совете по взаимодействию с гражданским обществом и правам человека. После ваших заявлений и публикаций во многих случаях удавалось приблизиться к справедливым решениям или, по крайней мере, улучшить участь заключенных. Что это для вас в большей степени: профессиональный интерес или христианское служение?

— Трудно сказать. Служение людям — это и делает человека человеком. Если в вас нет сострадания, вы еще не человек. Не доросли. Но всегда есть возможность увидеть людей, которым нужна помощь. Может быть, в ту самую минуту, когда вы читаете эту беседу. Рядом. Не надо делать что-то утомительное, затратное, иной раз достаточно просто выслушать человека, проявить к нему внимание, обнять… И человек поймет, что он ценен. Проблема нашего века в том, что человек теряет свою ценность, многие пытаются заместить это потреблением, яркими обертками.

— Наша правоохранительная система, как мы знаем, несовершенна и все более неподконтрольна обществу. Многие считают, что с ней вообще невозможно вступать в диалог. Что бы вы сказали скептикам?

— Невозможного нет, пока мы живы и пытаемся что-то сделать. Если не срабатывают стандартные методы, тривиальные инструменты, статья, запрос, поход, личное общение — надо пробовать другие варианты. И тогда, может быть, стрельнет. Иногда мне кажется, что важно довериться Божьему промыслу. Но при этом делать все возможное. Если видишь несправедливость — важно не молчать, рассказать об этом в любой форме, мне кажется, это и есть деятельное участие, необходимое.

— Должен ли журналист одновременно с профессиональными обязанностями заниматься практической работой, правозащитой?

— Конечно, у него больше возможностей. Прежде всего, журналист имеет очень широкие контакты, он может встречаться, задавать вопросы.

— Что можно назвать успехами в последний год в ОНК и Совете?

— Мир не остановился. Все проблемы, которые были, они остались, они только усугубились. Многие сегодня заняты проблемами мобилизации и связанными с ней вопросами. Несмотря на все трудности, остаются очень большие возможности для решения конкретных тем. Это надо понимать.

Когда мы говорим об успехах, мы часто склонны приписывать себе общие заслуги. Наверное, наши заявления, выступления внесли какой-то вклад. Мы очень боролись за Зуева, ректора «Шанинки», за других людей, которых в итоге освобождали. Некоторых поздновато, но все равно лучше, когда человек умирает на свободе, чем — глядя на тюремные решетки. Законопроекты, пусть не в том варианте, в котором мы предлагали, но все же продвигаются, о пытках в том числе. Мы посетили места заключения, где пытали. Нас пустили, хотя, может быть, много раз пожалели потом, но пустили. Главное — не надо останавливаться, надо делать все возможное. Иногда чуть больше. И не бояться последствий. Вот, только что принесли письмо из суда — на меня подавал в суд родственник Хачатуряна.

— Знаменитое «дело сестер Хачатурян»?

— Да, он посчитал, что я оскорбила память примерного семьянина, когда писала о том, что его педофильские наклонности и систематическое насилие в отношении дочерей стали причиной убийства. Ничуть не оправдывая того, что они совершили. Мне казалось, что важно привлечь внимание к этому делу, это очень важный для общества сюжет. Суд отклонил его просьбу. Мы выиграли во всех инстанциях. Еще одна маленькая победа.

— Ваш телеграм-канал, один из немногих правозащитных, с каждым днем набирает подписчиков. Зачем вообще это вам?

— После февраля у многих появились сомнения, надо ли публично делиться своими мыслями, впечатлениями. Мне кажется, это важно, так же как важно расширять пространство журналистики.

— Формат авторской колонки?

— Ну да. Хотя я заметила, что некоторые посты, скажем, о Гималаях, о каких-то позитивных впечатлениях, читатели не понимают, поскольку привыкли к постам о проблемах. Но не надо давать аудитории управлять собой.

—То есть газетной полосы недостаточно?

— Я считаю, надо использовать любую площадку, если можешь сказать что-то важное и доброе. Радио, ТВ, телеграм. Михаил Александрович Федотов однажды рассказал мне о своем первом журналистском материале. Это было интервью с чемпионом-бегуном. На вопрос, как он стал чемпионом, тот ответил: молодой человек, для того чтобы бегать, надо бегать. Надо делать!

— А работа в Общественной коллегии по жалобам на прессу вам что дает?

— Сейчас ее значение, мне кажется, только возрастает. Очень важно определять планку, критерии, по которой мы все отделяем журналистику от всего остального. Но самое главное — это члены коллегии, удивительные эксперты, в каком-то (хорошем) смысле динозавры. Эти люди сегодня, когда все спешат, все цифровизированы, почти что роботы, говорят часами об этике, о ценностях, как рассуждали великие классики, о которых читали в книгах, — и пока они есть, есть будущее у журналистики, и у газет, и у общества.

— Кстати, идеалисты живут не только у нас. Точно такие же «динозавры» из многих стран входят в жюри и экспертный совет международной премии Фетисова. Вы, кстати, тоже член жюри?

— Да, единственная из России. Великое счастье быть составе этой удивительной команды лучших экспертов в области журналистики и развития СМИ. Все они разделяют те же самые ценности и верят в будущее честной и ответственной журналистики, как и наши соотечественники из Коллегии. Мир огромен и един, и журналистика в нем очень важна.

Только что завершился прием заявок четвертого года премии, больше трехсот работ из ста стран. Читаешь и понимаешь, что наши проблемы по сравнению с другими — не самые страшные. В мире происходят ужасные вещи, страшная жестокость, варварски вырубаются реликтовые леса, уничтожаются богатства мирового океана и пресных рек, хищнически осваиваются месторождения ископаемых, не утихают конфликты и войны, повсюду нарушаются права человека, страдают невинные… И во всем мире журналисты стараются рассказать правду, рассказать о людях, которые борются с несправедливостью и помогают другим. Настоящие герои, многие рискуют жизнью. Журналистика делает в мире то, чего не делает никто и нигде. Это дает надежду.

— И последний вопрос. Вы только что вернулись из Гималаев. Зачем ездили?

— Посмотреть с вершин гор на себя и на сегодняшнюю ситуацию, пообщаться с отшельниками, послушать, что говорит Мир (он всегда с нами разговаривает, но в горах мы слышим лучше). Мы прошли по рериховским местам, кстати, не везде нам удалось пройти. Я надеюсь организовать новую экспедицию, чтобы пошли писатели и журналисты. Мы думали подняться на священное плато и прочесть молитву мира за всех и каждого.

Начать надо с мира в своей душе. В своей семье. Если вы хотите изменить что-то, начните с себя. Перед поездкой я попросила тех, кто хочет, прислать мне свои имена, чтобы я в святом место помянула их в молитве. Нас сначала было 10 человек, но потом осталось 8, двое мужчин не выдержали и ушли, женщины остались. Разыгралась страшная непогода, настоящий апокалипсис, которого не было в Гималаях, по словам наших проводников, тридцать лет, именно в тот момент, когда мы читали молитву. И как только мы ее прочитали, буря кончилась, и засияло солнце.